Валентин Осипов

На портрет не претендую, но вдруг и просто мазки-штрихи из давнего блокнота и письма станут полезны. Может, не зря говорено: слово к слову, да и щепотка.

***

Обидно: дневник немало помечен датами встреч с Л. М. Леоновым, да тощ-скуп на записи бесед-разговоров. Поясню причину: он не разрешал за собой записывать - ни пером, ни магнитофоном. Урок преподал в первую встречу: увидел, что я пристроил на коленях блокнот, и сказал строго: "Не надо!" И что-то вслед сердито пробурчал.

По возвращении, дома, наедине с блокнотом, как ни старался-пытался связно изложить услышанное, но все напрасно.

Расскажу, почему такое происходило. Не стыжусь признаться, что памяти просто не по силам оказывалось удерживать где уж там живопись его речений, но и хотя бы их связную линию. Столбовая дорога размышлений, бесед то и дело пересекалась извилистыми тропками отступлений; они уводили то в прошлое, то в соседнее, то в будущее, и к тому же густо прослаивалась отсылами к им прочитанному или к историческим персонажам, кои - чего скрывать - далеко не все были мне известны. Леоновская речь к тому же неподвластна копированию еще и потому, что обильна на образность - метафоры, на крылатые выражения, а еще истинно русская, без никакого мусора иностранщины и канцелярита или нарочито профессионального арго, которым эффектно кокетничают многие писатели. Уверен, что это прежде всего о Л. М. Леонове сказано: "Что на уме, то и на языке", или, пожалуй, точнее бы выразиться: "Каков ум, такова и речь".

В доказательство обнародую запись одной из бесед (8 марта 1978 года). Повторюсь: это не стенограмма по уже высказанной причине, но все-таки сохраняет узелки-сюжетики, пусть даже запечатленные в форме всего-то конспекта.

"Пришел, имея цель выяснить - что хотел бы Л. М. издать к своему 80-летию. Он деликатен: перенес эту тему на конец встречи.

...Вынес твердостворчатую папку-короб. Расхлопнул - лицо торжественно, не без лукавинки. Пояснил: "Здесь все только об одном - о русской бане. Существует и пополняется с 1927 года... Баниниана! Каждый несброшюрованный лист - самоличные упражнения пера и рисовального карандаша знаменитых знакомцев Л. М. во славу русской утехи - отдохновения для души и тела.

Отрывки из корзины

Святыней-реликвией сохраняю два клочка бумаги с его почерком - с ладонь величиною каждый, и в самом деле - буквально - отрывки.

Подобрал - не скрою - тайком. В одну из встреч он, позволив позвонить по телефону, который стоял на письменном столе, сам вышел - тут-то я углядел корзину для бумаг с топорщимися разрывками исписанных листов: черновики! Не утерпел - протянул руку...

Синие чернила. Тонкие линии тонкого пера заполняют в основном только правую половину страницы. Остальное, как уразумел, предуготовано для вписок-дополнений. На отрывках как раз таковые вписки - два раза; каждая на несколько всего строк. Они воссоединены с основным текстом размашистой линией - словно пуповина.

Движения пера стремительно легки - никакой витиеватости и преднамеренности. Невольно тут вспомнишь поговорку: "Перо пишет, а ум водит". Слово от слова отделено - надежно. И знаки препинания не отстают от быстрой руки - расставлены по надобности.

Графика-рисунок слова и строки вычерчены, ей-же-ей, как на ленте кардиограммы при учащенном сердцебиении - верхушки букв колючие, остроконечны, а разрывы между словами как сигналы при инфарктном состоянии: всплеск - остановка - снова всплеск. Может, и впрямь, когда Леонов сочинял, так впадал в состояние повышенной возбужденности.

...В одну из бесед выслушивал:

- Пишу мелко, чтобы видеть конструкцию задуманного в этом вот абзаце одним взглядом...

Что еще запомнилось

Выуживаю из старых записей и такие строки, что оживляют в памяти нечто то, без чего Леонов для меня все-таки не совсем Леонов. Приглашения к нему - домой ли, на дачу ли - по обыкновению завершались чаепитием. Никаких признаков ни обыкновенной среди писателей богемности, ни стариковской неупорядоченности. Еще особенность: хозяин излучает раскованное радушие. Например, Леонов позволял себе быть иногда не в полном параде - при пиджаке, в белой рубашке с галстуком, а в домашней куртке, но мне не подумалось бы расслабить галстук или просить разрешения снять пиджак. Отмечу: за столом не было праздности - хозяин держал разговоры, вопросы-расспросы высоко.

Он ни при встрече один на один, ни в присутствии многих никогда не являл себя. Ничего величавого в манере выражаться или в облике: никаких акцентных поз и жестикуляций, декламаций, изречений-выражений и восклицаний в помощь возможным биографам-летописцам. Но при этом и речь, и жесты, и взгляды выказывали крепость характера и волю; конечно же, он знал себе цену и осознавал, что его слушают со вниманием не ради этикета. Высокомерия или обидной снисходительности не проявлял, но одновременно ни у кого и не возникало мысли о возможности панибратства.

Квартира при всей добротности подобранной мебели, вообще убранства, тем более при изыске ценнейшей библиотеки и нескольких картин, все-таки, пожалуй, скорее выявляла аскетизм и подчиненность образу жизни хозяина-творца. Ни богемных шика-роскоши, ни скаредной сквалыжности, ни позывов-претензий на прижизненно образуемый музей с самодовольно-нарочитой демонстрацией величия. Книги, книги, книги - везде: не только в кабинете, но и в прихожей. Запомнилось: на письменном столе топорщились в подставках-держалках, как иглы дикобраза, ручки (перьевые и шариковые) и карандаши; подоконники в кабинете все в цветах, а тот, к которому подставлен стол, в бумагах; в прихожей, у телефонного столика, поверху, запомнилась полка - на ней хохломские ложки и плошки. И дача не демонстрировала роскоши.

В последние годы брала свое старческая немощь - худоба, исхудало-жилистая шея в более чем просторных воротниках накрахмаленных рубах, фиолетовые испещрины вен под истонченной кожей рук, поределые усы и складчато свисающие с острых плеч пиджаки или вязаная куртка. Характерно: ни разу не слышал от него ни роптаний на старость, ни жалоб на хворы-болезни, ни чаще всего привычные для старцев упоенные рассказы о пользе-вреде лекарств. Когда я посещал его, то чувствовал, что он держит себя изданием собрания сочинений и необходимостью увидеть законченным роман "Пирамида". Редко по нашему времени было видеть, как дух побеждал в творце тело...