Наталья Леонова

Считается, что все факты биографии Леонида Максимовича ясны. За пьесу "Нашествие" о Великой Отечественной войне ему была присуждена Сталинская премия. За роман "Русский лес" - Ленинская премия. У него 10 томов сочинений. Его книги переведены на многие иностранные языки. О его творчестве написано свыше шестидесяти кандидатских и докторских диссертаций. За рубежом его также признают выдающимся литератором. Но... это, так сказать, парадный подъезд.

И мало кому известно, какое количество его произведений оказывалось под запретом. Пьесы, уже поставленные, хорошо встреченные публикой, вскоре объявлялись "вредными" и снимались с репертуара. За пьесу "Метель", например, - она вышла перед войной - отца объявили "врагом, клеветником на советскую действительность". Моя мать не находила места от тревоги. Она была уверена, что со дня на день за ним приедут и увезут.

Но ничуть не лучше были многочисленные "диспуты", которые устраивались по поводу его очередной книги. Сравнить все это можно разве что с мясорубкой. Даже роман "Русский лес" не избежал общей судьбы. И здесь писателя обвинили в "идеологических ошибках"...

Одним словом, отец прошел весь трудный путь вместе со своей страной и разделил все тяготы, которые могли выпасть на плечи человека того времени, если тот не желал приспосабливаться. В его записках я находила такие фразы: "Не умею делать благополучное, приятное для всех...", "Я, конечно, за границу... не побегу, но все же.. о, возлюбленное мое отечество!".

Что же помогло ему выстоять и сохранить себя? Когда я задаю себе этот вопрос, то первое, что приходит на ум, - это крепкие крестьянские корни. А второе, может быть, самое главное - невероятная, самоотверженная привязанность к работе. Он жил ею. Не раз была свидетелем, как из того угла, где он занимался на своем токарном станке или хлопотал возле любимых кактусов, вдруг раздавалась чья-то речь. "Папа, ты с кем говоришь?" - "А это я так..." И я понимала, что это "заговаривали" его герои.

Считается, что талантливые люди талантливы во всем. И в самом деле, за что бы ни брался отец, он достигал в этой области определенных успехов. В народе о таких говорят - рукастый. Он мог все: и мебель собрать, и электроприборы починить, и переплет сделать, и краски он изобретал, когда их не было, и на токарном станке вытачивал тонкие изящные вещицы. Сам изготавливал люстры, абажуры. Когда курил, сделал себе электрозажигалку.

Он интересовался не только литературой и всем тем, что имеет к ней отношение. Книги по физике, химии, математике, литературе, истории всегда лежали на его столе. И до последнего дня интерес к новым теориям не покидал его.

Память у него была феноменальной. В девяносто лет он сокрушался, что не сразу может вспомнить латинское название какого-то вида орхидей. Настоящая ходячая энциклопедия.

А что касается отношения к природе, то ему было мало "любоваться" ею, ценить непередаваемую красоту каждого уголка на земле. Это его отношение тоже выливалось в конкретное дело. Первая его любовь - кактусы. Он собирал семена, отсаживал деток, следил за ними; из инкубатора помещал в "детский сад", потом в "питомник". И не один раз, бывало, перевозил их с собой. Рукописи и кактусы. Однажды я пожаловалась ему, что у меня погибает какой-то цветок, и я не могла понять, что с ним происходит. "Дай латинское название". И когда выяснилось, что я могу только описать его, но не знаю, как оно точно называется, отец был в полном недоумении: "Как же ты можешь иметь дело с растениями?"

Про его сад в Переделкино даже специалисты говорили: филиал Ботанического сада. И по сей день я то там, то здесь нахожу уникальные растения, неизвестно откуда привезенные. Как-то раз он сделал бассейн, и там росли какие-то особенно редкие водяные растения, плавали рыбы...

Вы только представьте себе: в переделкинском саду выживали самые разнообразные растения! И только благодаря тому, что он умел создать для них нужные условия.

Вот это его качество мне представляется чрезвычайно важным: то, что ему был внятен язык дерева, металла, растений, кустарников, деревьев. Наверное, это и есть доказательство его дара вживаться в другую душу, уметь следовать незнакомой логике. И может быть, только сейчас, когда его уже нет, я все больше и больше начинаю понимать, сколь много я не успела спросить, узнать у него, записать, запомнить. Сейчас мне представляется непростительным, что какие-то разговоры я не сразу могла зафиксировать. Не только потому, что это мой отец. А потому, что он прожил всю трудную и бурную эпоху вместе с Россией. И никогда, даже в самые трудные минуты, не мыслил своей жизни отдельно от нее. "... мы физически сотканы из частиц ее неба, полей и рек...", - проговорил как-то он. И я верю, что так оно и есть.

1998 г.