В. Болховитинов

Количество работ о Леониде Леонове достигает четырехзначного числа. Тут и монографии, и статьи по отдельным проблемам, диссертации, очерки...

Историки литературы, анализируя жизнь и творчество Леонова, не забывают, естественно, проследить и его биографические корни: Леонид Леонов - сын поэта и журналиста-самоучки, выходца из крестьян Максима Леоновича Леонова, входившего в Суриковский литературно-музыкальный кружок, который объединял в начале 1900-х годов писателей из народа.

Подвергаются исследованию различные аспекты влияния Леонова на современную мировую литературу, изучается периодизация его творчества. Однако только нет и, пожалуй, не будет разговора об его ученическом периоде.

Начинал Леонов со стихов. Но стихи эти, говорит Леонид Максимович, были плохие. Он их сжег. И теперь уже нельзя проверить, не слишком ли строг был леоновский приговор, как и некогда некрасовский - сборнику "Мечты и звуки". Никто не видел, как литератор Леонов учился ходить: он не делал "того на глазах читателей". Уже в первых своих опубликованных работах Леонов предстает как мастер <...>

Днем он работал первым секретарем в редакции газеты "Красный воин". "В "Красном воине", - вспоминал Леонов, - я трудился до 5 часов. Вечером, с 5-6 до 11, работал за обед и ужин в слесарной мастерской. А вот с 11 часов ночи и хоть до утра я мог работать "на себя" - заниматься литературным трудом".

Вспоминая о своем "слесарном периоде", Леонов не без гордости говорит: "Я многое умел тогда делать руками". Было даже время, когда он задумывался, не стать ли ему скульптором. Во ВХУТЕМАС - специальное художественное училище - поступить не удалось, но любовь к пластическому искусству сохранилась. Леонов увлекался резьбой по дереву. Материал выбирал упрямый - твердый березовый наплыв, о который ломаются отличнейшие стамески. В кабинете Леонова в книжном шкафу хранятся несколько выразительных былинных чудищ, вырезанных его мастеровыми руками.

Мы не случайно остановились на этих увлечениях писателя. Для Леонова самое интересное то, что сейчас принято называть термином "ноу-хау" (умение, знание технологии) - секреты мастерства в любом деле. При этом он убежден, что мастеровитость универсальна. Если есть у человека терпение в труде, упорство, он будет хорошим работником, за что бы ни взялся. И в основу литературного дела Леонов тоже ставил мастеровитость. Он говорил: "Талант - это терпение. Никакие природные способности не вывезут без упорства, без труда. В литературе надо быть, как хороший русский печник, как плотник - мастером. Таким же мастеровым, как Леонардо да Винчи. Для меня это самый привлекательный образ в искусстве. Микеланджело - поразительный человек, тоже мастер. Но Леонардо... Я всегда думаю об их руках, какие они были? Пощупать бы... Есть свидетельство, что когда при Микеланджело в тине нашли античную статую, он не рассматривал ее, а, встав на колени, стал ощупывать голову, лицо... Он хотел знать, как это сделано, "ноу-хау"..."

Весь свой литературный дар, трудолюбие - мастеровитость - Леонов употребил на то, чтобы правдиво, по горячим следам событий рассказать о своем времени.

А. М. Горький говорил: "Он, Леонов, очень талантлив, талантлив на всю жизнь и - для больших дел". Великий писатель был поистине влюблен в творчество Леонова.

Мне посчастливилось быть на встрече с Горьким, и я помню, какой сердечностью зазвучал его голос, когда Алексей Максимович заговорил о Леонове. Рассказывая нам, молодым рабочим-литкружковцам, о том, у кого учиться писать, он назвал рядом с Толстым и Чеховым Леонова, сказал, что это крупнейший мастер сюжетного построения...

Любитель непослушных, ботанических дикарей, Леонов проник в их "характер". А свой дачный участок земли... Возделанный умелыми, заботливыми руками, умеющими орудовать не только писчими принадлежностями, покрывая бисером букв длинные бумажные полосы (Леонов говорил, что так ему удобнее охватить одним взглядом большое полотно скрещения сюжетных линий, силового поля вещи), но и предметами с массой на несколько порядков выше, необходимыми для творчества на черной земляной странице, этот участок превратился в примечательную коллекцию ботанических диковинок - порою незаметных травок, на которых посторонний посетитель и взглядом не задержится. Вся растительная мелочишка обладает равноправным гражданством со всей прочей живностью, населяющей данную территорию, в том числе людьми. Отсюда, надо полагать, и возникает та экологическая гармония, которая всем обеспечивает место жительства, паек и радость существования.

Человека, любящего землю, привязанного к ней всем существом, Леонова в то же время глубоко волнуют и проблемы вселенского масштаба - астрофизики, космологии, космогонии. Лично его отношение к этим раздумьям в достаточной степени выразилось иронической интонацией признания: "Давно стремлюсь с помощью домашних средств построить модель Вселенной". На самом деле он изучает - глубоко, терпеливо - все существующие модели и теории.

Смеясь, он говорил, что астрономия конца XIX века напоминала хороший пансион благородных девиц. Планеты ходили парами. Все было так гармонично: "Тихо плавают в тумане хоры стройные светил..." И вдруг оказалось, что нет гармонии, а есть кавардак, нет стабильности и согласия, есть свирепый мир излучений, неведомых "черных дыр", квазаров и пульсаров.

Взять хотя бы проблему разбегающихся галактик.

Еще в 1929 году американский астроном Хаббл открыл замечательную закономерность: линии спектров большинства галактик смещены к красному концу, причем смещение тем больше, чем дальше от нас галактика: это явление называется "красным смещением". Астрофизика связывает его с разбеганием галактик: смещение спектральных линий, то есть понижение частоты излучения, объясняется эффектом Доплера.

Если происходит взаимное удаление галактик и скорость его непрерывно увеличивается, то можно предположить, что где-то найдутся галактики, движущиеся со скоростью, приближающейся к максимуму - скорости света. А ведь при таких околосветовых скоростях эффекты, вытекающие из теории относительности: эффект увеличения массы, замедление хода времени, сокращение размеров, - ничтожно малые в мире обыкновенных скоростей, вырастают уже до размеров неимоверных. Формулы точно описывают все, что происходит с телом, достигшим этих огромных околосветовых скоростей. Но они, формулы, касаются самого этого тела. Писатель же размышляет о возможных для этого тела метаморфозах, которые видимы стороннему наблюдателю, этакому стоящему в отдалении ротозею. Более того, писатель уже давно задумывается о возможных физических теориях и для запредельных - световых - скоростей. Теоретическая физика в последние годы не раз обращалась к этой проблеме, но Леонову хотелось бы, чтобы гипотетическая картина сверхсветовых движений была понятна не только физикам с их строгой формульной наукой, но и людям другой культуры - гуманитарной с ее поэтическим языком. Леонову хотелось бы уйти от закодированности языка физиков. Он говорил: "Миллионы стоят у храма науки и не знают, о чем там моленья, и просят приоткрыть хоть оконце".

Лет 25 назад автору этих строк довелось прослушать главу из романа, затрагивающую проблемы астрофизики. В нее вошли и многие вопросы писателя к науке, и некоторые его собственные предположения и догадки, сформулированные - не без несколько иронической авторской оценки - устами его персонажей. Так, в частности, Леонов позволил своему герою, студенту 2-го курса Никанору Втюрину, построить собственную теорию пространства и времени. Нет, конечно, писатель меньше всего имел в виду, что оный второкурсник одним махом опровергнет основы существующих ныне взглядов на Вселенную. Писатель только хотел, по его признанию, перевести на понятный всем повседневный язык общеизвестные аксиомы астрофизики, эти ритуальные, выраженные в сложных, недоступных простонародному восприятию формулах, непонятные слуху смертных, как жреческие заклятия древности. И в то же время писателю казалось плодотворным вызвать ученых на дискуссию, на разговор по занимающим его вопросам. Вот почему вопреки своему обыкновению он опубликовал отрывок из романа, еще не завершенного.

Вспоминаю, как много лет тому назад нам пришло в голову пойти на разговор к Ландау, крупнейшему физику-теоретику... Лев Давидович быстро набросал формулы. Леонов их знал. Но ему хотелось другого - "мускульного", реального, поэтического их выражения. Он добивался: так что же все-таки произойдет с телом, если оно подошло к границе, очерченной эйнштейновским запретом? И он высыпал на голову Ландау формулы и Хаббла, и Леметра, и Доплера, и Фицджеральда...

Прощаясь, когда Леонид Максимович уже прошел вперед, Ландау удивленно засмеялся: "Побольше бы физикам таких лириков!" В то время в ходу была диада "физики - лирики".

Удивление Ландау было бы, вероятно, менее сильным, если бы он вспомнил, что еще в 1935 году в реалистическом романе "Дорога на Океан" Леоновым была высказана мельком идея радара - возможность видеть издалека с помощью радиоволн.

Леониду Леонову присуща глубокая вера в знание. И когда в 1956 году, в год рождения журнала о науке для подростков - "Юный техник", писатель вошел в редколлегию этого никому еще не ведомого издания, это было не просто движением доброго сердца, но и проявлением горячей убежденности в необходимости приобщения к сокровищнице знаний как можно большего числа людей. Этой же цели посвящена и деятельность Леонида Максимовича в редакционной коллегии журнала "Наука и жизнь".

Глубоко ошибается тот, кто подумает, что имя Леонова в списке нашей редколлегии - это просто имя почетного гостя. Леонов всегда в работе. Остроумные и тонкие вопросы Леонида Максимовича к науке становятся зернами, из которых не раз произрастали материалы, составляющие гордость журнала.

Книги Леонова всегда были ровесниками своего времени. Каждая из них старше событий, в ней описанных, ровно на тот срок, который был затрачен на ее написание. Еще отряды ЧОНа заканчивали ликвидацию последних "зеленых", барсуками засевших в лесах, когда Леонов начал писать свой первый роман - "Барсуки". Знаменитая леоновская "Соть" вышла, когда клались еще самые первые камни строек первой пятилетки. Гитлеровцы стояли под Сталинградом, когда в театрах уже начали готовить постановку "Нашествия" Леонова. Таким Леонов был всегда.

1978 г.