Д. Чосич (29.12.1921) – пожалуй, наиболее авторитетный писатель и общественный деятель Сербии второй половины ХХ века. Автор романов «Солнце далеко» (1951), «Корни» (1954), «Разделы» (1962), «Сказка» (1965), «Время смерти» (1972–1979), «Грешник» (1985), тетралогии «Отступник» (1986), «Верный» (1990), «Время власти», книг публицистики «Сила и опасения» (1972) и «Реальное и возможное» (1981), «Косово» (2004).
Значительна роль Чосича в развитии сербско (югославско)-русских литературных связей: он был гостем II съезда советских писателей, а также из югославских писателей первым, кого на русский язык перевели после известного конфликта между СССР и ФНРЮ, произошедшего в 1948 году, причём его роман «Солнце далеко» был представлен сразу тремя изданиями общим тиражом свыше полутора миллиона экземпляров и вызвал необычайно большое внимание критики…
Особый интерес представляют «Заметки писателя» (1951–1993) в 4 томах, последний из которых – записи того времени, когда Д. Чосичу – по причине всенародного признания как писателя – довелось исполнять обязанности президента Югославии.
Одну из заметок на русскую тему сугубо литературного характера предлагаем вниманию читателей «ЛГ».

30 сентября 1956 года

Позавчера у нас обедал Леонид Леонов, который вместе с Лавренёвым, Бровкой и Овечкиным находился двадцать дней в нашей стране. Леонов всех, а особенно Оскара*, покорил своей зрелостью, мудростью, искренностью, глубиной познания жизни, а наиболее – глубиной внимания к тайнам жизни. Без жалоб и злобы, гуманно и с пониманием говорил он о проблемах России, её социалистической одиссее.
Записываю несколько характерных его мыслей и суждений: «Я пятьдесят семь лет был русским. Западником никогда не был и не буду».
«На меня всегда нападали и ругали. Меня били. Считаю, что незаслуженно. Ни одну мою книгу не хвалили… Критики на свои книги не читаю… Все эти критические выступления напоминали вот что: «Уа-а, Леонов украл три рубля!» А я сам про себя смеялся: «Дураки, я украл двадцать пять рублей!» Борьба между критиками и писателями у нас очень похожа на одно явление в среде насекомых. Прямокрылый жук – очень прожорливое насекомое; он пожирает гусеницу, а в это время другой такой жук пожирает его зад. Мы, писатели, – гусеницы. Критик же, конечно, – прямокрылый жук, который пожирает гусениц. А другой жук, пожирающий его зад, знает, кто он».
«Утверждают, что я вышел из Достоевского. Но Максим Горький в предисловии к роману «Барсуки» на французском языке написал: «Леонов не имеет ничего общего с Достоевским». Другие пишут: «Леонов вышел из Максима Горького». Я этого не знаю… Человек нашего времени – тетрадь, исписанная памятью двадцати и более веков. Если бы не было Баха, Бетховена и Чайковского, не было их музыки, то сейчас гением был бы тот, кто написал всего несколько нот, несколько тактов…»
«Горький был большим человеком. Это лучший человек из тех, кого я в жизни встречал и знал. Столько бескорыстной любви, столько радости из-за любого добра, по поводу каждого успеха в науке, экономике, политике я никогда не видел, чтобы кто-то проявлял так, как Горький. Жаль, что я недостаточно высказывал похвалы в его адрес. Однажды сказал ему, что начало его повести «Детство» – образец для всех писателей: мать причёсывает мёртвого ребёнка, чтобы красивее был… А он грустно ответил: «Вам, Леонид Максимович, нечему у меня учиться».
Оскар и я говорили о трагической роли Максима Горького в истории социалистической литературы. О том, как социализм и ждановизм использовали несколько позиций Горького, касающихся педагогической и пропагандистской функции литературы. «Революционный романтизм» – это категория, ставшая идеологической нормой социалистического реализма. Леонов с этим не соглашался. Он упорно защищал Горького, советуя нам приложить больше усилий, чтобы понять путь России в современную цивилизацию.
«Всё произошедшее было нужно, необходимо, чтобы Россия стала тем, чем она есть сегодня. Россия была рудой, которую нужно было загрузить в мартеновскую печь, в температуру десять тысяч градусов, чтобы она переплавилась в благородный металл…»
«Писателям я никогда не давал своих текстов. Будучи гимназистом, с тетрадкой стихов постучался в дверь Валерия Брюсова. Вышла служанка и сказала: «Таких он принимает только по пятницам». У меня в кармане был один-единственный рубль. Я подмигнул ей и дал этот рубль; она взяла и впустила меня. Когда я, прижимая тетрадку к груди, зашёл в большой холл, увешанный картинами, сверху, с какой-то лестницы, стала кричать некая дама. Я бросился наутёк. Это было моё первое и последнее обращение к писателям с собственными рукописями. Проверяю себя на двоих-троих своих друзьях».
«Каждый исписанный лист бумаги – это испорченный лист бумаги. Каждый белый, чистый, лист бумаги сохраняет возможность быть исписанным гениальными мыслями. Я почитаю бумагу; я её безгранично люблю. И переписываю, пока на ней есть даже самая незначительная погрешность в букве, пока не исчезнет и последнее перечёркнутое слово. Писатель должен почитать бумагу.
«И сам не знаю, как я в 1937 году остался жив…
В 1940-м меня ужасно побили после выхода одной книги… Я отправился в Среднюю Азию, чтобы набрать воздуха. Там познал многие тайны и задумался… Почему, например, не могут друг друга терпеть собака и кот? Или: почему змея боится прямокрылого жука? Жук упадёт на змею – и она мертвеет. Жук стоит на её голове. Чтобы сохранить равновесие и не упасть, он держит раскрытыми крылья; и если змея пошевелится, он свои зубцы запустит ей в глаза – потому змея замирает… Азиатские ласточки гнездятся в песке. Змеи поедают их яйца. Ласточки приносят к своим гнёздам жуков, чтобы те охраняли их яйца. Неизвестны условности между ласточкой и жуком. Но когда змея видит жука, то удаляется от гнезда... Сколько таких чудесных явлений и тайн в природе!..»
«Я был рад, что живу, что хожу, что дышу. От радости жизни начал писать стихи. Наверное, модернистские. Но только для себя».
«И я пишу экспериментальные тексты. Только не печатаю их. Огонь хранится в стальных сосудах. Бумаге легко придать всевозможные формы, она легко сворачивается. Но сверните вы в такую форму железный прут. Тогда я буду вам удивляться. А это лучше всех умел и знал Шекспир. Мы смотрим на такое железо – и удивляемся. Шекспир нашёл свою формулу, как его сворачивать в желаемую форму… Главное в литературе – найти форму для своей мысли… Красота – это концентрат истины... Слово должно быть куском каменного угля. Без капли воды».
«Писатели делятся на пишущих о том, что видят – лес над озером (Толстой, Чехов, Пушкин), и на пишущих о том, что отражается в воде (Гоголь, Достоевский, Щедрин). Я не люблю первых. Достоевский – это высшая математика человеческой души. Он прочувствовал и выразил весь спектр личности человека. А палитра Чехова из трёх цветов».
«Фадеев любил власть. На своём юбилее в Зале Чайковского он сказал: «Обещаю тебе, товарищ Сталин, что напишу, сейчас как раз его пишу, произведение мирового, исторического значения». Я никогда не слышал, чтобы человек произносил более трагические слова о себе. Меня пот облил. По-моему, такое заявление – самоубийство. Он сказал это, чтобы и таким образом поставить себя в положение зависимого, чтобы себя обязать этим заявлением, чтобы создать для себя ситуацию, из которой невозможно отступление. Какой ужасный крах!»
О Шолохове лишь кратко: «Посмотрим, что будет. Надо подождать».
Леонов – увлечённый и неординарный ботаник. Знает тысячи латинских названий. Изучает жизнь животных и растений. Из лесу перенёс муравейник на свою дачу, чтобы наблюдать жизнь муравьёв. Его страстно интересуют тайны природы. Больше, чем тайны состояний человека и общества.
Леонов оставляет впечатление человека, который страшно страдал. Он удивляет умной эмоциональностью. От него человек может заболеть – тёмной метафизической печалью. Это большой русский. Трагичный писатель. Нереализованный дар. Может быть, лишь несколько человек в нашем веке имели и имеют талант и ум такие, как он.
Из-за всего этого я перед ним чувствую себя печально и по каким-то причинам пристыженно. 

Перевод Ивана ЧАРОТЫ

* Имеется в виду Оскар Давичо (1909–1989), известный югославский писатель, друг автора